А. А. Ахматова

Муза

Когда я ночью жду ее прихода,
Жизнь, кажется, висит на волоске.
Что почести, что юность, что свобода
Пред милой гостьей с дудочкой в руке.

И вот вошла. Откинув покрывало,
Внимательно взглянула на меня.
Ей говорю: «Ты ль Данту диктовала
Страницы Ада?» Отвечает: «Я!».

1924 год

---

А. А. Ахматова

Данте

Il mio bel San Giovanni.
Dante

Он и после смерти не вернулся
В старую Флоренцию свою.
Этот, уходя, не оглянулся,
Этому я эту песнь пою.
Факел, ночь, последнее объятье,
За порогом дикий вопль судьбы…
Он из ада ей послал проклятье
И в раю не мог ее забыть, –
Но босой, рубахе покаянной,
Со свечей зажженной не прошел
По своей Флоренции желанной,
Вероломной, низкой, долгожданной…

17 августа 1936 год

---

А. А. Ахматова

* * *

Обыкновенным было это утро
Московское и летнее почти что,
Была еще обыкновенней встреча:
К кому-то кто-то на часок зашел.
…И вдруг слова благоуханьем стали.
Казалось, что шиповник говорит
И голос ал, душист и свеж безмерно…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Как будто та сияющая сущность,
Которая мне десять лет назад
Открылась — снова предо мной возникла.
Как будто вдруг светильники зажглись
Как те, что видел Иоанн когда-то,
И тайный хор, тот, что в листве живет

Таким был голос певший…
Так нам его описывает Дант.
1956 год (?)

---

А. С. Пушкин

I

И дале мы пошли — и страх обнял меня.
Бесенок, под себя поджав свое копыто,
Крутил ростовщика у адского огня.

Горячий капал жир в копченое корыто,
И лопал на огне печеный ростовщик.
А я: «Поведай мне: в сей казни что сокрыто?»

Виргилий мне: «Мой сын, сей казни смысл велик:
Одно стяжание имев всегда в предмете,
Жир должников своих сосал сей злой старик

И их безжалостно крутил на вашем свете».
Тут грешник жареный протяжно возопил:
«О, если б я теперь тонул в холодной Лете!

О, если б зимний дождь мне кожу остудил!
Сто на сто я терплю: процент
неимоверный!» —
Тут звучно лопнул он — я взоры потупил.

Тогда услышал я (о диво!) запах скверный;
Как будто тухлое разбилось яицо,
Иль карантинный страж курил жаровней серной.

Я, нос себе зажав, отворотил лицо,
Но мудрый вождь тащил меня всё дале, дале,
И, камень приподняв за медное кольцо,

Сошли мы вниз — и я узрел себя в подвале.

II

Тогда я демонов увидел черный рой,
Подобный издали ватаге муравьиной —
И бесы тешились проклятою игрой:

До свода адского касалася вершиной
Гора стеклянная, как Арарат, остра —
И разлегалася над темною равниной.

И бесы, раскалив как жар чугун ядра,
Пустили вниз его смердящими когтями;
Ядро запрыгало — и гладкая гора,

Звеня, растрескалась колючими звездами.
Тогда других чертей нетерпеливый рой
За жертвой кинулся с ужасными словами.

Схватили под руки жену с ее сестрой,
И заголили их, и вниз пихнули с криком —
И обе сидючи пустипись вниз стрелой…

Порыв отчаянья я внял в их вопле диком;
Стекло их резало, впивалось в тело им —
А бесы прыгали в веселии великом.

Я издали глядел — смущением томим.

1832 год

---

А. А. Блок

Равенна

Всё, что минутно, всё, что бренно,
Похоронила ты в веках.
Ты, как младенец, спишь, Равенна,
У сонной вечности в руках.

Рабы сквозь римские ворота
Уже не ввозят мозаик.
И догорает позолота
В стенах прохладных базилик.

От медленных лобзаний влаги
Нежнее грубый свод гробниц,
Где зеленеют саркофаги
Святых монахов и цариц.

Безмолвны гробовые залы,
Тенист и хладен их порог,
Чтоб черный взор блаженной Галлы,
Проснувшись, камня не прожег.

Военной брани и обиды
Забыт и стерт кровавый след,
Чтобы воскресший глас Плакиды
Не пел страстей протекших лет.

Далёко отступило море,
И розы оцепили вал,
Чтоб спящий в гробе Теодорих
О буре жизни не мечтал.

А виноградные пустыни,
Дома и люди — всё гроба.
Лишь медь торжественной латыни
Поет на плитах, как труба.

Лишь в пристальном и тихом взоре
Равеннских девушек, порой,
Печаль о невозвратном море
Проходит робкой чередой.

Лишь по ночам, склонясь к долинам,
Ведя векам грядущим счет,
Тень Данта с профилем орлиным
О Новой Жизни мне поет.

Май – июнь 1909 год

---

Н. С. Гумилёв

Беатриче

I

Музы, рыдать перестаньте,
Грусть вашу в песнях излейте,
Спойте мне песню о Данте
Или сыграйте на флейте.

Дальше, докучные фавны,
Музыки нет в вашем кличе!
Знаете ль вы, что недавно
Бросила рай Беатриче,

Странная белая роза
В тихой вечерней прохладе…
Что это? Снова угроза
Или мольба о пощаде?

Жил беспокойный художник.
В мире лукавых обличий —
Грешник, развратник, безбожник,
Но он любил Беатриче.

Тайные думы поэта
В сердце его прихотливом
Стали потоками света,
Стали шумящим приливом.

Музы, в сонете-брильянте
Странную тайну Отметьте,
Спойте мне песню о Данте
И Габриеле Россетти.

II

В моих садах — цветы, в твоих — печаль.
Приди ко мне, прекрасною печалью
Заворожи, как дымчатой вуалью,
Моих садов мучительную даль.

Ты — лепесток иранских белых роз,
Войди сюда, в сады моих томлений,
Чтоб не было порывистых движений,
Чтоб музыка была пластичных поз,

Чтоб пронеслось с уступа на уступ
Задумчивое имя Беатриче
И чтоб не хор менад, а хор девичий
Пел красоту твоих печальных губ.

1909 год

---

О. Э. Мандельштам

Новеллино

Вы помните, как бегуны
У Данта Алигьери
Соревновались в честь весны
В своей зелёной вере.

По тёмнобархатным холмам
В сафьяновых сапожках
Они пестрели по лугам,
Как маки на дорожках.

Уж эти мне говоруны –
Бродяги-флорентийцы,
Отъявленные все лгуны,
Наёмные убийцы.

Они под звон колоколов
Молились Богу спьяну,
Они дарили соколов
Турецкому султану.

Увы, растаяла свеча
Молодчиков калёных,
Что хаживали вполплеча
В камзольчиках зелёных,

Что пересиливали срам
И чумную заразу
И всевозможным господам
Прислуживали сразу.

И нет рассказчика для жён
В порочных длинных платьях,
Что проводили дни, как сон,
В пленительных занятьях:

Топили воск, мотали шёлк,
Учили попугаев
И в спальню, видя в этом толк,
Пускали негодяев.

22 мая 1932 год

---

О. Э. Мандельштам

* * *

Слышу, слышу ранний лед,
Шелестящий под мостами,
Вспоминаю, как плывет
Светлый хмель над головами.

С черствых лестниц, с площадей
С угловатыми дворцами
Круг Флоренции своей
Алигьери пел мощней
Утомленными губами.

Так гранит зернистый тот
Тень моя грызет очами,
Видит ночью ряд колод,
Днем казавшихся домами.

Или тень баклуши бьет
И позевывает с вами,

Иль шумит среди людей,
Греясь их вином и небом,

И несладким кормит хлебом
Неотвязных лебедей.

21 – 22 января 1937 год

---

Н. А. Заболоцкий

У гробницы Данте

Мне мачехой Флоренция была,
Я пожелал покоиться в Равенне.
Не говори, прохожий, о измене,
Пусть даже смерть клеймит ее дела.

Над белой усыпальницей моей
Воркует голубь, сладостная птица,
Но родина и до сих пор мне снится,
И до сих пор я верен только ей.

Разбитой лютни не берут в поход,
Она мертва среди родного стана.
Зачем же ты, печаль моя, Тоскана,
Целуешь мой осиротевший рот?

А голубь рвется с крыши и летит,
Как будто опасается кого-то,
И злая тень чужого самолета
Свои круги над городом чертит.

Так бей, звонарь, в свои колокола!
Не забывай, что мир в кровавой пене!
Я пожелал покоиться в Равенне,
Но и Равенна мне не помогла.

1958 год

---

Б. А. Слуцкий

* * *

Гробница Данте. Сюда мы входим
Тихо и важно в темпе анданте.
Причин для этого не находим.
Но понимаем: Данте — Данте…

Данте — Данте, а мы — не боле,
Как только мы. Вот граница.
Зависти не испытав и боли,
Входим, шапки сломав, в гробницу.

Да, Данте. Он — уже остался,
А мы, знаменитые по два, по три
года,
жребий, что нам достался.
Не смеем даже бросить подле.

Покуда гиды, вкусно, длительно.
Рассказывают о его судьбе.
Себялюбиво и неуважительно
к себе
мы думаем о себе.

На дне души, на самом донце.
Вдруг отражается светило:
Внезапным блеском блещет солнце,
Которое ему светило.

1964 год

---

Шарль Бодлер

К читателю (пер. С. Козлова)

Ошибки, глупости, пороки, прегрешенья
Преследуют наш ум, подтачивают плоть;
Мы наших слабостей не можем побороть;
Мы с царской щедростью питаем угрызенья.
Так нищие своих привыкли вшей кормить.
В грехе упорны мы, а в муках — лицемерны:
Мы радостно спешим идти дорогой скверны,
Надеясь без труда слезами скверну смыть.

Наш дух дремотствует на вражеской постели:
Баюкает его сладчайший Сатана!
В нас воли больше нет — она испарена:
Трижды великий Князь уже добился цели.

Мы все на ниточках у Дьявола в руках!
В грязи и гадости мы вкус теперь находим
И с каждым новым днем все ниже к Аду сходим,
В зловонных сумерках не ощущая страх.

Как груди дряблые терзает и сосет
Развратник уличный у шлюхи безобразной,
Мы ловим на бегу дешевые соблазны
И жмем, и давим их, как истощенный плод.

И в наших головах пирует бесов рой,
Как алчные глисты в своих утробных гнездах,
И в наши легкие, глотающие воздух,
Втекает с хрипом Смерть невидимой рекой.

И все мы с радостью расцвечивали бы
Банальную канву своих существований
Узорами убийств, поджогов, поруганий,
Когда бы не были душою так слабы.

Но среди воющих или шипящих тварей,
Всех этих коршунов, шакалов, змей, макак,
Пантер, тарантулов и бешеных собак,
Всех, населивших наш душевный бестиарий,

Есть гадина одна; страшнее твари нет.
Она съедает все и снова просит пищи;
Она от всей земли оставит пепелище;
Одним своим зевком она сглотнет весь свет.

Смотри: в ее устах — дымящаяся гука,
Слезинка на глазах, а в грезах — Смерть и Ад.
Ты узнаешь ее? — она зовется Скука,
Читатель, мой двойник, мой лицемерный брат!
1852 – 1855 гг.

---

Шарль Бодлер

Беатриче (пер. Эллиса)

В пустыне выжженной, сухой и раскаленной
Природе жалобы слагал я исступленный,
Точа в душе своей отравленный кинжал,
Как вдруг при свете дня мне сердце ужас сжал
Большое облако, предвестье страшной бури,
Спускалось на меня из солнечной лазури,
И стадо демонов оно несло с собой,
Как злобных карликов, толпящихся гурьбой.
Но встречен холодно я был их скопом шумным;
Так встречная толпа глумится над безумным.
Они, шушукаясь, смеялись надо мной
И щурились, глаза слегка прикрыв рукой:

«Смотрите, как смешна карикатура эта,
Чьи позы — жалкая пародия Гамлета,
Чей взор — смущение, чьи пряди ветер рвет;
Одно презрение у нас в груди найдет
Потешный арлекин, бездельник, шут убогий,
Сумевший мастерски воспеть свои тревоги
И так пленить игрой искусных поз и слов
Цветы, источники, кузнечиков, орлов,
Что даже мы, творцы всех старых рубрик, рады
Выслушивать его публичные тирады!»

Гордец, вознесшийся высокою душой
Над грозной тучею, над шумною толпой,
Я отвести хотел главу от жалкой своры;
Но срам чудовищный мои узрели взоры…
(И солнца светлая не дрогнула стезя!)
Мою владычицу меж них увидел я:
Она насмешливо моим слезам внимала
И каждого из них развратно обнимала.
1852 – 1855 гг.

---

М. А. Волошин

In mezza di cammin…

Блуждая в юности извилистой дорогой,
Я в тёмный Дантов лес вступил в пути своём,
И дух мой радостный охвачен был тревогой.

С безумной девушкой, глядевшей в водоём,
Я встретился в лесу. «Не может быть случайна, —
Сказал я, — встреча здесь. Пойдём теперь вдвоём».

Но, вещим трепетом объят необычайно,
К лесному зеркалу я вместе с ней приник,
И некая меж нас в тот миг возникла тайна.

И вдруг увидел я со дна встающий лик —
Горящий пламенем лик Солнечного Зверя.
«Уйдём отсюда прочь!» Она же птичий крик

Вдруг издала и, правде снов поверя,
Спустилась в зеркало чернеющих пучин…
Смертельной горечью была мне та потеря.

И в зрящем сумраке остался я один.

16 мая 1907 год

---

В. Л. Корвин-Пиотровский

Десятый круг

И я сошел безмолвно и угрюмо
В десятый круг. Там не было огней,
Был воздух чист. Лишь где-то меж камней
Мертво блуждали шорохи и шумы.

Вотще смотрел я напряженным взором
По сторонам — ни крючьев, ни смолы
Я не нашел в прохладном царстве мглы.
Здесь ад казался просто коридором.

Под сводами готическими строго
Клубился мрак. Искусная резьба
Венчала медь граненого столба,
Давившего в железный брус порога.

Но, отойдя подальше в глубину,
Заметил я во впадинах гранита
Квадратные окованные плиты.
То были двери — я нажал одну.

Учтивый бес помог мне неохотно,
Робел ли он? Не знаю. Тяжело
Плита осела. Бледное стекло
Высокий вход затягивало плотно.

Как в зеркале предстали предо мной
Две плоскости: паркет оледенелый
И потолок, однообразно белый, —
Два зеркала с потухшей глубиной.

В потоке жидком неживого света
Там чья-то тень, похожая на сон,
Брела понуро. — Тише, это он, —
Шепнул мне бес, и я узнал Поэта.

Затерянный в жестокой тишине,
Он бредил вслух божественным размером,
Но на челе его, как пепел сером,
Жар музыки чумой казался мне.

Порой как будто рядом проплывала
Другая тень. Тогда его рука
Вздымалась бурно, нежная строка
Звенела четким голосом металла.

Но нет, но нет. Невидимые стены
На горизонте замыкали круг,
Здесь умирал без эха каждый звук,
И были все созвучия — мгновенны.

Его стихи струились в пустоту,
Легко скользя по чердаку паркета,
Когда же грань насквозь была пропета,
Она молчаньем жалила пяту.

Так он бродил, без цели и отрады,
Не услаждая слуха ничьего,
И распадалось творчество его
На ребусы немые и шарады.

И понял я. И тайно содрогнулся,
Прижался к бесу в страхе и тоске —
Он запечатал скважину в замке,
Поморщился и криво улыбнулся.

---

Дмитрий Кедрин

Ад

Недобрый дух повел меня,
Уже лежавшего в могиле,
В страну подземного огня,
Которой Данте вел Вергилий.

Из первого в девятый круг
Моя душа была ведома —
Где жадный поп и лживый друг
И скотоложец из Содома.

Я видел гарпий в том леске,
Над тем узилищем, откуда
В нечеловеческой тоске
Бежал обугленный Иуда.

Колодезь ледяной без дна,
Где день за днем и год за годом,
Как ось земная, Сатана
Простерт от нас до антиподов.

Я грешников увидел всех —
Их пламя жжет и влага дразнит,
Но каждому из них за грех
Вменялась боль одной лишь казни.

«Где мне остаться?» — я спросил
Ведущего по адским стогнам.
И он ответил: «Волей сил
По всем кругам ты будешь прогнан».

1934 – 1937 гг.

---

К. Д. Померанцев

* * *

В вечерний предзакатный час,
Когда и сердце бьётся глуше,
Мне страшно вглядываться в вас,
О, человеческие души.

Мне кажется, что вся земля,
Со всей набухшею в ней кровью,
Со всей тоской, со всею болью,
Застенком стиснула меня.

Как будто пробили куранты
Отбой надеждам и мечтам,
И я, как тень, плетусь за Дантом
По девяти его кругам.

1986 год

---

О. Э. Мандельштам

* * *

Заблудился я в небе – что делать?
Тот, кому оно близко, – ответь!
Легче было вам, Дантовых девять
Атлетических дисков, звенеть.

Не разнять меня с жизнью: ей снится
Убивать и сейчас же ласкать,
Чтобы в уши, в глаза и в глазницы
Флорентийская била тоска.

Не кладите же мне, не кладите
Остроласковый лавр на виски,
Лучше сердце мое разорвите
Вы на синего звона куски…

И когда я усну, отслуживши,
Всех живущих прижизненный друг,
Он раздастся и глубже и выше –
Отклик неба – в остывшую грудь.

9 – 19 марта 1937 год

---

Данте Алигьери

«Божественная комедия» (пер. М. А. Лозинского)

Песнь третья (фрагменты)

19 Дав руку мне, чтоб я не знал сомнений,
И обернув ко мне спокойный лик,
Он ввел меня в таинственные сени.

22 Там вздохи, плач и исступленный крик
Во тьме беззвездной были так велики,
Что поначалу я в слезах поник.

25 Обрывки всех наречий, ропот дикий,
Слова, в которых боль, и гнев, и страх,
Плесканье рук, и жалобы, и всклики

28 Сливались в гул, без времени, в веках,
Кружащийся во мгле неозаренной,
Как бурным вихрем возмущенный прах.

31 И я, с главою, ужасом стесненной:
«Чей это крик? — едва спросить посмел. —
Какой толпы, страданьем побежденной?»

34 И вождь в ответ: «То горестный удел
Тех жалких душ, что прожили, не зная
Ни славы, ни позора смертных дел.

37 И с ними ангелов дурная стая,
Что, не восстав, была и не верна
Всевышнему, средину соблюдая.

40 Их свергло небо, не терпя пятна;
И пропасть Ада их не принимает,
Иначе возгордилась бы вина».

43 И я: «Учитель, что их так терзает
И понуждает к жалобам таким?»
А он: «Ответ недолгий подобает.

46 И смертный час для них недостижим,
И эта жизнь настолько нестерпима,
Что все другое было б легче им.

49 Их память на земле невоскресима;
От них и суд, и милость отошли.
Они не стоят слов: взгляни — и мимо!»

52 И я, взглянув, увидел стяг вдали,
Бежавший кругом, словно злая сила
Гнала его в крутящейся пыли;

55 А вслед за ним столь длинная спешила
Чреда людей, что, верилось с трудом,
Ужели смерть столь многих истребила.

58 Признав иных, я вслед за тем в одном
Узнал того, кто от великой доли
Отрекся в малодушии своем.

61 И понял я, что здесь вопят от боли
Ничтожные, которых не возьмут
Ни бог, ни супостаты божьей воли.

64 Вовек не живший, этот жалкий люд
Бежал нагим, кусаемый слепнями
И осами, роившимися тут.

67 Кровь, между слез, с их лиц текла
И мерзостные скопища червей
Ее глотали тут же под ногами.

---